Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1859–1860 гг.

Владимир Григорьевич Бенедиктов

Стихотворения 1859–1860 гг.

К моей музе

Благодарю тебя: меня ты отрывалаОт пошлости земной, и, отряхая прах,С тобой моя душа все в мире забывалаИ сладко мучилась в таинственны трудах.Сначала озарять пир юности кипучейВлетала ты ко мне в златые дни забав.Гремя литаврами и бубнами созвучий,Покровы распахнув и дико разметавГустые волосы по обнаженной груди.Тебя так видели и осуждали людиНескромность буйную. Порою твой уборБыл слишком прихотлив и оскорблял их взор.Сказали: он блестящ не в меру, он изыскан,И амброй чересчур и мускусом напрыскан,И ты казалась им кокеткою пустой,Продажной прелестью, бездушной красотой.Мир строг: он осудил твою младую шалость,Твой бешенный порыв; твоих проступков малостьОн в преступление тяжелое вменил;Ты скрылась от него, и он тебя забыл.Но в тишине, в глуши меня ты не забыла,И в зрелом возрасте мой угол посетила:Благодарю тебя! – Уже не молодаТы мне являешься, не так, как в те года,Одета запросто, застегнута на шею,Без колец, без серег, но с прежнею своеюУлыбкой, лаской ты сидишь со мной в тиши,И сладко видеть мне, что ты не без души,Что мир тебя считал прелестницей минутнойНесправедливо… нет! В разгульности беспутнойНе промотала ты святых даров творца;Ты не румянила и в юности лица,Ты от природы так красна была, – и цельныйКудрявый локон был твой локон неподдельный,И не носила ты пришпиленной косы,Скрученной напрокат и взятой на часы.О нет, ты не была кокеткою презренной,И, может быть, ко мне в приязни неизменной,Переживя меня, старушкой доброй тыПоложишь мне на гроб последние цветы.

Переход

Видали ль вы преображенный ликЖильца земли в священный миг кончины —В сей пополам распределенный миг,Где жизнь глядит на обе половины?

Уж край небес душе полуоткрыт;Ее глаза туда уж устремились,А отражать ее бессмертный видЧерты лица еще не разучились, —

И неземной в них отразился б деньВо всех лучах великого сиянья,Но те лучи еще сжимает теньПоследнего бессмертного страданья.

Но вот – конец! – Спокоен стал больной.Спокоен врач. Сама прошла опасность —Опасность жить. Редеет мрак земной,И мертвый лик воспринимает ясность

Так над землей, глядишь, ни ночь, ни день;Но холодом вдруг утро засвежело,Прорезалась рассветая ступень, —И решено сомнительное дело.

Всмотритесь в лик отшедшего туда,В известный час он ясностью своеюТоржественно вам, кажется, тогдаГотов сказать: «Я понял! разумею!

Узнал!» – Устам как будто нарушатьНе хочется святыню безглагольства.А на челе оттиснута печатьВсезнания и вечного довольства.

Здесь, кажется, душа, разоблачась,Извне глядит на это облаченье,Чтоб в зеркале своем в последний разПоследних дум проверить выраженье.

Но тленье ждет добычи – и летитБессмертная, и, бросив тело наше,Она земным стихиям говорит:Голодные, возьмите:, это ваше!

После праздника

Недавно был праздник, итак было весело, шумно,И было так много прекрасных там дев светлокудрых,Что радостью общей и я увлекался безумно.Оставив беседу мужей и наставников мудрых.

Так часами порой вдаешься в чужое веселье,И будто бы счастлив, и будто бы сызнова молод;Но после минувшего пира мне тяжко похмелье,И в душу вливается все больше язвительный холод.

И после стыжусь я, зачем, изменяя порядку,Как школьник, не во-время я так шалил и резвился,И совестно, как бы с жизни я взял грешную взятку,Как будто неправо чужим я добром поживился.

И голос упрека в душе так пронзительно звонокИ так повторяется тайным, насмешливым эхом,Что если бы слезы… заплакал бы я, как ребенок!

Нет! Снова смеюсь я, но горьким мучительным смехом.

Бахус

Ух! Как мощен он! ТакогоНе споишь, не свалишь с ног:Толст, а виду неземногоНе утратил; пьян, а строг.Посмотрите, как он вержетВзором пламя из очей!Как он гордо чашу держит, —Сам не смотрит… Ко там? – Лей!Льют ему, – и наклониласьЧаша набок, и струяЧерез край перекатиласьИ бежит. Внизу дитя —Мальчик. Стой, не гибни влагаДрагоценная! ПлутягаМигом голову своюЧерез плечи опрокинул,Алый ротик свой разинулИ подставил под струю,И хватает, как в просонках,Что – то лучше молока,Искры бегают в глазенках,И багровеет щека.Тут другой мальчишка: елеНа ногах; посоловелиУ него глаза; нет сил;Сам себя не понимая,Смотрит мутно. НегодяяДрать бы, драть бы за ушко!Ишь – без меры натянулся!Вот – к сторонке отвернулся,Грудь назад, вперед брюшко —И… бесстыдник! Перед вамиТут же с пьяными глазамиТигр на шатких уж ногах;Там вакханка взор свой жаднойНежит кистью виноградной,С дикой радостью в очах.Вот – взгляните на Силена:

С губ отвислых брызжет пена;Словно чан раскрыл он рот,И цедя в сей зев просторнойИз амфоры трехведернойГроздий сок, – без смыслу пьет,Глупо пьет, – заране бредит,На осле едва ль доедетОн домой… Лишь исполинПьет, как следует, один —Бахус Рубенса! – ИзбытокЧерез край разумно льетИ божественный напитокОн божественно и пьет.

Остров

Плывут мореходцы – и вдруг озадаченИх взор выступающим краем земли;Подъехали: остров! – Но он не означенНа карте; они этот остров нашли,Открыли; – и в их он владенье по правуПоступит, усилит страны их державу.

Пристали: там бездна природы красот,Еще не страдавших от силы воинской, —Жемчужные горы! Лесами встаетИз гротов коралловых мох исполинской.Какие растенья! Какие цветы!Таких еще, смертный, не видывал ты.

Там почва долин и цветных междугорийВся сшита из жизни, отжившей едва, —Из раковин чудных, из масс инфузорий;Вглядишься в пылинку: пылинка жива;К цветку ль – великану прохожий нагнулся:Крылатый цветок мотыльком встрепенулся,

Иль резвою птичкой, и птичка летитИ звонко несется к небесным преддверьям,И луч всепалящего солнца скользитПо радужным крыльям, по огненным перьям;Пришлец вдруг испуган извитой змеей:То стебель ползучий блеснул чешуей.

И видно, как всходит, – и слышно, как дышитТам каждая травка и каждый лесок;Там дерево жизни ветвями колышет,И каплет из трещин живительный сок,И брызжет, – и тут же другое с ним рядом:То дерево жизни с убийственным ядом.И рад мореходец. «Хвала мне и честь! —Он мыслит. – Вот новость для нашего века —Земля неизвестная! Все на ней естьИ – слава всевышнему! – нет человека!Еще здесь дороги себе на просекМой ближний» – так мыслит и рад человек.«А если там дальше и водятся людиНа острове этом прижмем дикарей!Заспорят: железо направим им в грудиИ сдвинем их глубже – в берлоги зверей,И выстрелы будут на вопль их ответом;Причем озарим их евангельским светом.

Встречая здесь новые тени и свет,Потом пусть картины здесь пишет художникТрудится ученный, и тощий поэт,Беснуясь, восходит на шаткий треножник!Нам надобно дело: все прочее блажь.нам надо, во-первых, чтоб остров был наш.

Мы срежем мохнатые леса опушки;здесь будет дорога; тут станет наш флот,Там выстроим крепость и выставим пушки, —И если отсюда сосед подойдет,Как силы его ни явились бы крепки,От вражьей армады останутся щепки

Какую торговлю мы здесь заведем!Давай потом ездить и в даль и к соседям!Каких им диковин с собой навезем!С каким небывалом товарцем подъедем!Вот новая пряность Европе на пир!Вот новые яды! Пусть кушает мир!»

Земля под ногами гостей шевелится,Кряхтит или охает: тягостен ейПод новым животным пришедшим селитьсяСредь выросших дико на персях у нейЖивотно-кристалов, Животно-растений,Полуминералов, полупрозябений.

А гости мечтают: «Хозяева мы.Без нас – тут дремала пустая природа,И солнце без нас не умолило б тьмы,Без пошлин сияя, блестя без дохода,В бесплодном венце неразумных лучей.

Что солнце, где нет человека очей?»Но прежде чем здесь пришлецы утвердились,

Другого народа плывут корабли.

Прибывшие в право владений вступились.У первых с последними споры пошли«Сей берег впервые не нам ли встречен?» —«Конечно, – да нами он прежде замечен».

И вот – забелели еще паруса,И нации новой явились пришельцы:«Постойте! – приезжих гудят голоса, —По праву природы не мы ль здесь владельцы?В соседстве тут наша земля – материк.Оторванный лоскут ее здесь возник».В три царства пошли донесенья, как надо,Об острове чудном; проснулись дворы;Толкуют о найденном вновь Эльдорадо,Где золото прыщет из каждой горы;Волной красноречья хлестнули палаты,И тонкие скачут на съезд дипломаты.

Съезжаются: сколько ума в головах!Какая премудрость у них в договорах!А там между тем в их родимых земляхГотовятся флоты и пушки, и порох —На случай. Все было средь тех уже дней,Где эта премудрость казалась верней.

Лишь древность седая, пленяясь витийствомРечей плутоватых, им верить могла;А впрочем, и древле все тем же убийством,Войной нареченным, решались дела,И место давали губительным сценамАфины со Спартой и Рим с Карфагеном.

И вот за пленительный остров борьбаКак раз бы кровавым котлом закипела,Но страшное зло отвратила судьба,И лютая вспыхнуть война не успела:Тот остров плавучий под бурный разгул,Однажды средь яростных волн потонул,

Иль, сорван могучим крылом ураганаС подводной, его подпиравшей, скалы,Умчался в безвестную даль океанаИ скрылся навеки за тучами мглы;А там еще длились и толки и споры,Готовились пушки, и шли договоры.

Письма